CD 1 Увертюра
Общеe время: 65.24 ______________
CD 2
Общеe время: 62.08
Записано в зале Конструктор, культурный центр ЗИЛ, Москва, в декабре 2016 года Спасибо: Оксане Левко (Yamaha Artist Services Moscow),
(c) Мелодия 2017 ______________
Можно возразить: это давно сделал Гленн Гульд. Да, действительно. Но Гульд умер в 1982 году, а за это время мир изменился. Благодаря минимализму мы открыли для себя магию вневременных медитативных состояний. Постмодернистский подход радикально изменил наше отношение к тому, что такое автор. Современная культура – это интеллектуальная игра по новым правилам; это пазл, состоящий из цитат и стилистических зеркал. Мы за последние десятилетия научились следовать этим правилам и запомнили имена первопроходцев. Мы привыкли, что если мы слышим нечто, звучащее почти как старинная музыка, – значит, это Найман. Качающиеся минорные терции и волнообразные пассажи – это Гласс. Воспоминания о ранней полифонии – это Пярт. Что касается исполнения классической музыки, то этот конвейер продолжает исправно функционировать. Мы выходим на сцену во фраках и извлекаем из музыкальных инструментов всё те же последовательности нот, написанные в XIX веке и в начале XX, имитируя "классические" и "романтические" эмоции. Какое отношение имеет это явление к современной жизни? Никакого. Можем ли мы сейчас дышать тем воздухом, которым дышали в те времена? Не можем. Мы живем в эпоху кондиционеров. А мир в целом превратился в непрерывный процесс потребления. Музыка стала звуковыми обоями. Она звучит везде. Ее никто уже не замечает, даже если она звучит громко. Эти колебания воздуха современное ухо приравнивает к тишине. Сорок лет назад люди садились у себя дома и слушали пластинки. Сейчас люди настолько заняты множеством дел, что не могут позволить себе провести час, просто сидя и слушая музыку. За этот час можно ответить на десятки е-мейлов и сообщений, поговорить одновременно с многими людьми с помощью различных мессенджеров, пообедать, сделать покупки в интернет-магазине, узнать новости, просмотреть биржевую сводку и прогноз погоды, заказать билет на самолет, и при этом ни на секунду не покинуть фейсбука. Или, если слушать в машине, можно за это время проехать как минимум километров 60. Мы окончательно разучились концентрироваться. Если бы Бах всё это увидел, да еще ему показали бы современный рекламный ролик или видеоклип, он бы подумал, что оказался в аду. А Гульд подумал бы, что он в психушке. И вот поэтому сейчас хочется играть Баха так, чтобы эти звуки не промелькнули мимо, как мелькает всё, что окружает нас. Каждый эпизод в музыке Баха повторяется дважды, и я играю каждый раз в разных темпах, с разной артикуляцией, как бы рассматривая один и тот же кристалл с разных сторон, проживая одну жизнь разными путями. Темпы в основном медленные, но дело даже не в темпах. Каждый звук возникает спонтанно, как будто это импровизация, обнаруживая в себе другую выразительность, другой смысл, как оживают детали изображения под увеличительным стеклом. Это медитативно-сосредоточенное состояние живет в своем собственном нелинейном времени. Время – относительная величина. Не обязательно быть Эйнштейном или летать на далекие звезды, чтобы убедиться в этом. Не обязательно быть буддийским монахом, чтобы осознать, что все наши концепции условны и пусты. Так или иначе, в музыке Баха содержится весь наш постмодернизм, весь наш минимализм, а также джаз, рок и многое другое. Интересно, что музыка Партит не имеет практически никакой связи с "танцевальными" названиями частей. Бах воспользовался привычной для того времени формой – сюитой из танцев – и наполнил эту форму совершенно другим содержанием. Ми-минорная Партита – это самые настоящие Страсти, только без слов. Ре-мажорная – мистерия Рождества Христова. А между этими двумя Партитами мне показалось уместным сыграть хорал "Jesus bleibet meine Freude" ("Иисусе, упование мое") из кантаты " Herz und Mund und Tat und Leben" ("Сердце и уста и деяния и жизнь"). Он становится центром этой двухчасовой программы, и уже нет необходимости объяснять, о чем всё это. Ведь каждая нота, каждая интонация, каждый аккорд музыки Баха несут в себе ту правду, рядом с которой всё остальное – несущественно, поэтому звучит она бескомпромиссно и порой даже беспощадно, несмотря на ослепительную красоту. Нет такого пути к свету, который не пролегал бы через Голгофу. Я не знаю, смогу ли я передать хотя бы маленькую часть этой баховской правды. Вряд ли. Но я постараюсь. _______________________ Обычно, когда я выбираю рояль для записи, мне хочется, чтобы в каждом случае инструмент соответствовал той звуковой задаче, которая стоит передо мной, и эта задача всегда разная. Мои альбомы последних лет записаны на Steinway 1932 и 1959 года и Fazioli. А теперь самое главное. Дело в том, что на том месте, где в 1930-е годы был построен ДК ЗИЛ, раньше находился некрополь Симонова монастыря. Монастырь был основан в XIV веке учеником прп. Сергия Радонежского свт. Федором. При советской власти уничтожили и монастырь (осталась только очень маленькая часть), и кладбище, где были похоронены поэт Веневитинов, писатель Аксаков, композитор Алябьев, коллекционер Бахрушин, дядя Пушкина Н.Пушкин и многочисленные представители русских дворянских фамилий. Коммунисты убивали не только живых, но и мертвых, а наилучшим фундаментом для пролетарской культуры, как известно, служили уничтоженные святыни. Я знал историю этого монастыря и ДК ЗИЛ, но когда приехал туда и стал играть… Сначала мне вообще показалось, что играть я там просто не смогу. Там можно или молчать, или молиться. Но потом я почувствовал, что музыка Баха – это тот вид молчания / молитвы, который, возможно, уместен в этой ситуации, а в каком-то смысле даже необходим. Такой трудной записи у меня не было никогда. Казалось, что каждая нота вбирает в себя всё это, и эти события происходят прямо сейчас. Я понимаю, что, если бы я записывал это, например, в Большом зале консерватории (а мы рассматривали такой вариант), или если бы этот самый рояль стоял в другом месте, я бы играл иначе. Но, безусловно, это должно было случиться именно там. И еще один сюжет, связанный с этой записью. Каждый раз во время студийной работы я благодарю моего учителя, выдающегося звукорежиссера Северина Васильевича Пазухина, за то, что я стал не только музыкантом, но и звукорежиссером. Я всегда очень требователен к звуку, поэтому важно обсуждать всё со звукорежиссерами на одном языке, чтобы вместе найти правильное решение. Такие слова, например, как "разъём XLR", "порог компрессора" или "кардиоидный микрофон" – это для меня такой же родной язык, как "фа бекар", "allegro" или "crescendo". Для записи прежде всего важен выбор микрофонов. Звукорежиссер Анастасия Лукина спросила меня: "Как должна звучать эта запись?" Я попытался найти какие-то слова, но не смог. Тогда она предложила: "Давай я принесу несколько пар разных микрофонов, ты поиграешь на этом рояле, мы послушаем, сравним и выберем". Разумеется, это была правильная идея. И вот, стоит лес микрофонов: Neumann, Schoeps, Sennheiser, DPA. Была возможность выбрать из самых лучших мировых моделей, оптимальных по всем параметрам для записи рояля. И Настя говорит: "Сейчас еще приедет один человек и принесет российские микрофоны Elation. Я их видела в Лос-Анджелесе. По-моему, очень здорово звучат. Давай тоже попробуем". Я сижу играю, Настя записывает. Потом зовет меня в аппаратную послушать. Я слушаю. Настя переключает дорожки, чтобы я сравнил, как звучит одно и то же, записанное разными парами микрофонов. И вдруг… - Ух ты, а это что? Вот это именно то, что нужно! - А это как раз Elation. У меня не было ни секунды сомнений и колебаний. Мы выбрали Elation. Не буду говорить ничего плохого про остальные всемирно знаменитые микрофоны: они звучат прекрасно. Но эти отличаются принципиально. Абсолютно живой звук, теплый, дышащий, – если угодно, "аналоговый". Эти микрофоны звучат так, как будто это вообще не запись, а просто сидишь и слушаешь живой инструмент. Согласитесь, непривычно видеть на таком девайсе надпись Made in Russia.
Антон Батагов
|
